Прошло полгода. Пациенты приходили и таяли у меня на глазах один за другим. Постепенно я стал идеальным слушателем, был безгранично откровенным, и им это нравилось. Иногда я рассказывал о своей болезни, и тогда, как правило, между нами больше не оставалось секретов – они пускали меня глубоко под кожу, где никто никогда не был – я знал их лучше чем их жены, мужья, дети и родители. Я помогал им снова пережить самые важные моменты их жизни, я был для них зрителем, который не осуждает. Один раз мне даже признались в убийстве.
Я давал им покой, который они искали. Святой отец, несущий службу при госпитале, однажды сказал, что с моим появлением в госпитале, у ангелов стало в два раза меньше работы.
Наверное, это было прощением.
Лиззи Дэвис поступила к нам зимой. К тому времени я стал чем-то вроде «эмоционального отбойника» для врачей, которым было трудно справляться со своими чувствами в особо сложных случаях. Ей поставили диагноз – опухоль Панкоста на четвёртой стадии. Лиззи недавно отметила своё четырнадцатилетие и все понимали, что ей никогда не будет пятнадцать. Когда я впервые зашёл к ней в палату, у её кровати сидел отец Грегори. Она сидела на кровати с псом на коленях и демонстративно слушала плеер.
Я попросил святого отца выйти из палаты под предлогом процедур, и мы остались вдвоём. Она была похожа на четырнадцатилетнюю версию Грейс Слик из Jefferson Airplane – длинные тёмные волосы, яркие голубые глаза и лицо ангела. Она была ребёнком, но внутри уже жила взрослеющая гордая принцесса. На ней была футболка Motley Crue, из наушников грохотал оглушающий метал.
После всего того, что я узнал о людях, я всё ещё не понимал, как вести себя с детьми. Лучшим решением была искренность и, мне кажется, она сразу это почувствовала.
— Ты тот парень который ничего не чувствует?– Прокричала она, сидя в наушниках.
Щенок, лежащий у неё на коленях вздрогнул от её крика. Она увидела это, неловко улыбнулась и выключила плеер.
— Да, это я. — А ты та девочка, которая кричит на врачей?
— Да, это я. – Ответила она и улыбнулась ещё раз, уже более уверенно. Немного помолчав, она спросила – Как это, ничего не чувствовать? — Эм… – Я растерялся с ответом – Наверное это как чувствовать, только наоборот. Я думаю, что я ближе к тостеру, чем к человеку. — Хорошо что ты ничего не чувствуешь. Больше не могу смотреть на грустные лица каждого, кто со мной разговаривает. — По-крайней мере у тебя есть настоящий друг – я показал на щенка овчарки, мирно засыпающего у него на коленях. – Как его зовут? — Мистер Пёс. — Мистер Пёс? Не очень-то изобретательно… — …Сказал тостер!
— А у тебя неоперабельный рак на последней стадии.
— Да. Справедливо. Зато волосы остались.
С тех пор я каждый вечер сидел с Лиззи, даже когда была не моя смена. Даже если она не вылечит меня, я видел что ей это нужно. Мы очень много разговаривали, я познакомился с её отцом – мать Лиззи умерла, когда ей было шесть. Мистер Дэвис был, как мне кажется, хорошим человеком – на его лице всегда была маска из камня, но он не был бесчувственным. Он держался из последних сил. Лиззи пыталась помочь мне. Она давала мне слушать самые грустные песни о любви, читала мне вслух свои любимые романы. В то же время я оставил в стороне свои попытки понять эмоции. Мне казалось что у меня есть кое-что важнее. Так продолжалось пару недель.
— А ты не пробовал обдолбаться? – невозмутимо спросила она.
— Полегче принцесса, откуда такие идеи у четырнадцатилетней девочки? – я неуклюже попытался изобразить строгость. Это её рассмешило.
— Девяносто процентов лучших в мире альбомов было написано смертельно обдолбаными чуваками, разве нет? Может быть это то, что тебе нужно? Прими ЛСД, или вроде того – как ты сам до этого до сих пор не догадался?
— Я подумаю об этом.
— Нет! Сегодня! – она о чём-то на секунду задумалась и продолжила
— Мы оба знаем, что мне осталось недолго… Я не хочу умереть до того, как принца тостеров расколдуют. В ту же ночь я разбирал коробки с вещами, оставленные мне по завещанию Фредом. За свою жизнь он успел три раза жениться, но завести настоящую семью – ни разу. Я был его единственным другом, если это можно так назвать, и после его смерти получил письмо от его адвоката с просьбой прийти на встречу по поводу завещания.
Фред очень много рассказал мне про бурные эксперименты шестидесятых, и я подумал, что вполне возможно, где-то в коробках я найду то, что мне нужно. В маленькой жестяной коробке с чёрно- белыми военными фотографиями и пулей, которую из него вытащили где-то под Сайгоном, я нашёл пакетик с пятью кусками плотной бумаги, вымоченных в кислоте. Подумав о том, что вероятно, из-за долгого хранения ЛСД или из-за особенностей моего мозга, эффекта не будет, я положил сразу две бумажки под язык. Я включил Nevermind, любимый альбом Лиззи на полную громкость, сел в кресло качалку и стал ждать.
Через полчаса раздался звонок. Я сразу узнал голос на том конце провода.
«Ты должен приехать. Мне очень страшно. Пожалуйста, приезжай.»
Забежав в приёмную, я чуть не упал от резкого помутнения. По стенам лилась разноцветная жижа, раскрашивающая госпиталь и людей в яркие слепящие цвета. Кислота начала действовать, но я не мог поддаваться. Я побежал в палату и услышал как Пёс надрывается лаем. Зайдя в комнату, я увидел, что Лиззи лежит без сознания на кровати. Собака стояла на кровати, все её мускулы были напряжены, она рычала на чей-то силуэт, стоящий у окна. Я сразу понял, кто это. Человек в костюме пришёл, чтобы забрать её. Из его спины начали вырастать костяные отростки, превращающиеся в крылья огромного размаха.
Я почувствовал, как внутри меня что-то закипает. Каждая мышца в теле напряглась, зубы сжались до боли.
Я чувствую.
Я чувствую ненависть. В один прыжок перескочив кровать Лиззи, я оказался около ублюдка в костюме. Как раз в этот момент он начал поворачиваться ко мне лицом. Я что есть силы ударил его в челюсть. Он покачнулся и осел в дальний угол палаты. Мистер Пёс вцепился ему в ногу и начал грызть её. Человек в костюме одним взмахом руки кинул собаку в противоположную стену. Пёс с визгом ударился о книжную полку, упал на пол, и замолчал.
Я бросился на встречу поднимающемуся на ноги жнецу и начал бить его по лицу так быстро, как только позволяли способности человека под ЛСД. Я не просто ненавидел его. Ненависть была мной. Глаза заволокло темнотой, кроме неё в голове больше ничего не осталось. Всё что я мог, это бить его раз за разом, ещё и ещё. Я был готов стереть свои кости в порошок об его лицо, лишь бы задержать его, не дать подойти к Лиззи ни на сантиметр ближе.
Костлявая лапа схватила меня за горло, я почувствовал как жизнь покидает меня. Я ударил ещё несколько раз, смотря в чёрные пустые глазницы. Маска из человеческой кожи слезла в нескольких местах, обнажая череп, похожий на птичий. Я начал проваливаться сквозь пол. В следующее мгновение я потерял сознание.
…
Я стоял и смотрел как тело Лиззи выносят из палаты. Её отец шёл, вместе с врачами ни на секунду не выпуская её руку. До этого он ни разу не показывал что он чувствует. Теперь у него не было причин держаться. Он безутешно рыдал, слёзы бесконечным градом капали на простынь, накрывающую тело Лиззи. Отец Грегори положил руку мне на плечо, от чего я почему-то почувствовал себя грязным.
— Святой отец, – я указал взглядом на потолок и сказал – кажется ваш Бог пьян за рулём.
Это был мой последний день в госпитале.
Прошло много лет. С тех пор я больше ничего не чувствовал. Я думаю, что в ту ночь мой мозг перегорел навсегда. И меня это вполне устраивает. Быть человеком, иметь сердце – это настоящее проклятье.
У меня незаконченное дело. Лиззи научила меня чувствовать, пусть даже на мгновение. Я был в долгу перед ней. Сидя в кресле, смотря на входную дверь, я вспоминаю её лицо. Старый Пёс лежит у меня на коленях. Он умирает. Это значит, что сегодня у нас будут гости. У кресла стоит старое заряженное ружье – ещё один подарок от старины Фреда. Я вижу, как поворачивается ручка двери. Внутри меня что-то закипает.
Он пришёл за моей собакой.
Рома Петров
