Судьба продает дорого то, что она обещает дать.

Клод-Адриан Гельвеций

Смуту и хаос принесло правление Великого князя Вышеградского Радимира Второго того имени Низким в народе именуемого… Но также связаны те времена с событиями, кои боле страшными для княжества сказались, ибо родилось из чрева женского чудище поганое, демон окаянный, взору богов противный, ублюдок нечистый, дела тёмные творящий и люд честной не жалеющий…

Повесть времён былых княжества Вышеградского от основания сего до конца правления князя Великого Радимира II Низкого под авторством летописца БаженаДовжика из Древодолья

 

За двумя зайцами погонишься – ни одного не поймаешь.

Русская пословица

 

***

Вечером в трактире было не продохнуть. Народа набежало куча, а старый трактирщик Кисет и его работницы еле поспевали за всеми заказами: то браги ещё принести, то закуски побольше. В общем, работы им хватало с лихвой и даже больше. А люд всё шёл и не собирался останавливаться, ибо в это время года население Редебора праздновало Масленицу – праздник весны и начало года нового.

Само заведение слыло в городе не лучшим, ибо клиентура у старика Кисета не шибко бросалась деньгами, а скорее наоборот, всячески выискивала, у кого бы эти денежки себе прикарманить самым «честным», конечно, на их взгляд, способом. Но всё менялось раз в год во время этого праздника, когда люд Редебора разбредался по кабакам да тавернам в поисках веселья и кутежа, ибо так требовали обычаи, а их здесь все чтили и уважали. Также чтили и уважали, а ещё боялись, но никому об этом не говорили, своего боярина, градоправителя, повелителя, судью и господа Пересмысла Оправского, коему, по сути, всё и принадлежало.  По праву аристократическому, конечно же.

- Эй, Кисет, чегой эт птаха твоя так воняет, словно канава сточная? Неужто ты её в той канаве и выловил мёртвую? – по залу пробежалась волна громкого смеха.

- Куда зе ты, милка? Иди шуда, шадишь на коленощки, – подзывал к себе молоденькую девицу какой-то похотливый беззубый старикан.

- Отстань от неё, отец. Куда тебе-то? – отвечали ему с соседнего стола.

- Да я в твои годы… – затянулась в ответ привычная старческая песня.

- Ой, при лужку, при лужке, при широком пооооле, – криво и невпопад вопил кто-то в другом конце зала, а аккомпанировал ему бородатый гусляр, который то и дело промахивался мимо струн. Но собравшемуся вокруг них народу было наплевать – градус выпитого всегда был обратно пропорционален музыкальным пристрастиям. Другими словами – никто не замечал фальши: все дружно подхватывали песнь пьяного молодца и горланили её что было сил.

Никто не заметил и человека, вошедшего в трактир: невысокого роста в кожаных одеяниях, совершенно лысого. Он ступал по деревянному полу очень размеренно, всматриваясь в присутствующих, направился к стойке, где хлопотал Кисет. Завидев его с расстояния шагов десяти, трактирщик побледнел, и его толстые обвисшие щёки задрожали.

- Милсдарь Штефан? Я… я очень рад видеть Вас.

- Да брось, Кисет. Малые дети что ль? Стенька я, – наиграно рассмеялся гость.

Услышав это имя, сидевшие рядом вмиг замолчали, но рты остались открытыми в немом крике. Они тут же заприметили у гостя меч с оголовьем в виде скалящейся собаки, а на груди эмблему “Опричников”, на которой была изображена змея, обвивающая метлу. Некоторые особо нервные посетители поспешили ретироваться из трактира.

- Й-й-й-й… я, милсдарь Штефан, п-п-п-подать на прошлой неделе заплатил, – заикался трактирщик. – Богами клянусь! Чтоб мне пусто было!

Человек, называвший себя Стенькой, наклонился к нему через стойку и холодно произнёс:

- На кой ляд мне твои деньги, ты, червь старый? Отведи меня в назначенное место, да побыстрее. А то быстро уму-разуму научу – нечем будет брагу гостям подавать, – в знак того, что он не шутит, человек положил ладонь на оголовье меча.

Щёки Кисета задрожали с новой силой, а на лысой голове проступили крапинки пота. Он знал, что с такими людьми не то, что шутить, – просто так разговор затевать не стоит.

- Смилуйтесь, мил государь. Совсем запамятовал. Пройдёмте, пройдёмте. Нам сюда.

Трактирщик неуверенным шагом повёл гостя в заднюю комнату. Дверь отворилась, и перед ними предстало богато украшенное широкое помещение с длинным резным столом на несколько десятков человек. Обстановка в нём явно выбивалась из общей картины заведения, ведь предназначалось оно для особо важных случаев.

- Прекрасно. Принеси пива и оставь меня одного, – тихо сказал Стенька.

- М-м-может чего поесть изволите? – поинтересовался трактирщик. – Девки мигом организуют.

- Не надо. Только пива, – по-прежнему холодно говорил опричник. – Да, вот ещё что, – окликнул он собиравшегося скрыться за дверью Кисета, – наши подойдут – сразу сюда направляй. Понял?

- П-п-понял, милсдарь. Разрешите откланяться?

- Валяй, – бросил он.

“Своих” ждать долго не пришлось. Не успел Стенька, очень не любивший, когда его называли Штефаном, сесть за стол и сделать глоток только что принесённого холодного пива, как в комнату вошёл ещё один, видом своим точь-в-точь копировавший его. Отличался он только светло-русыми волосами и кривой улыбкой на грубой физиономии.

- Стенька! – закричал он. – И ты здесь! А я-то думал, что старый Кисет меня на облаву в руки ворогам ведёт.

- И я рад тебя видеть, Элежко, – улыбнувшись, сказал первый.

- Чегой стол пустой? Где еда? Где брага? Праздник же! Эй, трактирщик! – в дверях снова замаячила толстая фигура Кисета. – Быстро, накрывай на стол, да только самое лучшее! И браги. Больше браги! Ух, напьюсь сегодня и по девкам пойду! Грех в праздник-то по девкам не пойти. Да? Кисет? – трактирщик неуверенно кивнул. – Ну, чего стоишь? Бегом! Коли сам не можешь – девок напряги, они у тебя шустрые. Да и от твоей рожи уже воротит… – Элежко сел справа от Стеньки. – Рассказывай, чегой нужна такая коспи… компер… консперцация? Мать её ети, язык сломать можно! Кто только такие слова выдумывать научился?

- Как дорога?

- Дорога? Да как она может быть? Лежит себе и век лежать будет. Доехал до Редебора без происшествий. Разве что пара разбойников повстречалась, – он достал из карманов пригоршню чего-то белого и выложил на стол. – Зубы – лучший трофей, – Элежко снова улыбнулся и оголил дыру между зубами. – Я жду не дождусь, когда ты мне объяснишь, зачем нас вызвали в Редебор? На кой ляд мы снова Дживану понадобились? Али опять какая опасная банда в лесах окрестных затесалась? Или чернь подать платить отказывается? Честно сказать, скучаю я по нашим временам. Эх, сколько мы дел переделали вместе. Помнишь, Стенька?

- Помню, Гусляр. Помню.

- Так ты не ответил на мой вопрос, – дверь снова распахнулась, и в комнату вошли несколько девушек с подносами. Быстро расставив их на стол, они поспешили убраться, но Элежко успел-таки ущипнуть одну из них, от чего та, взвизгнув, подпрыгнула. Гусляр взял кружку, отхлебнул из неё и вопросительно посмотрел на своего друга.

- Да я и сам не знаю.

- Как так?

- Видишь ли, я, как и ты, в городе уже не живу. Обосновался в тихой деревушке в Удольской долине на юге-востоке.

- Да ладно? – казалось, удивлению Элежки словам Стеньки не было предела. – Не может быть, что бы Штефан, во всём княжестве Редеборским именуемый, из Редебора слинял! Не ве-рю, – певучи протянул он.

- Долгая история. Но я и сам, не знаю, зачем Дживан нас снова собирает. Давай лучше дождёмся его. А пока сыграй на гуслях, ты же мастер! Соскучился я по твоим песням.

Элежко улыбнулся и, пододвинувшись к Стеньке, тихо произнёс:

- А я знаю зачем – война грядёт.

- Ты с ума сошёл что ли? С кем? Кому с Вышеградским княжеством тягаться? Боярам Выдомирьским? Или этим дикарям с Одногорска? Чего опять не поделили князья светлые? Выкладывай, что знаешь, Гусляр!

- Да мало чего знаю, но слышал, бояре нашего князя не признают.

- Радимира-то? И что с того?

- А то, что война братская назревает.

- Братская? Эко ты, Гусляр, слова какие знаешь. Небось попутал чего? Где ж видано то, чтоб войну братской звали? Может блядской? Война только такой быть может.

- Нет-нет! Зубов лишился, а умом не тронулся! Говорю тебе: брат на брата пойдёт, боярин на боярина, князь на князя!

- Бред какой-то.

- Бред или не бред, а слухи плодятся. Говорят также, что боярин ниврейский подать Радимиру платить отказался, выставил дружинников княжеских, а погосты, куда дань свозилась, сжечь приказал.

- Не может быть!

- Может, может, – Гусляр снова отхлебнул из кружки и слегка поморщился: брага показалась ему отвратительной, но от напитка он всё же не отказался. – Теперь Радимир войско собирает и войной на Ниврею идёт. Ох, и жарковато будет на севере. Говорю тебе – не враньё это.

- Ладно, пусть будет так, но мы-то тут при чём?

- А мы кто? Забыл? – Элежко уже перехватил со спины гусли и держал их в руках, готовый затянуть песнь. – Личный отряд боярина Пересмысла Оправского, – от этой фамилии Стеньку передёрнуло. – А, следовательно, когда боярской заднице жарковато становится, мы тут как тут быть должны, дерьмо за нашим господом убирать. Заметь, коли вызывают нас, значится что-то страшное надвигается.

- Ничего. Горыныч придёт и всё объяснит.

Дверь в очередной раз открылась, и в ней показались силуэты сразу троих человек.

- Крысобой! Детина! – весело закричал Гусляр, поднявшись с места и встречая гостей.  – Сколько лет, сколько зим? – каждого из двоих он по очереди крепко обнял и пожал каждому руку, а с третьим повёл себя более сдержано. – Милсдарь Дживан. Рад видеть Вас.

- И мы тебя, Элежко, – ответил командир опричников по прозвищу Горыныч.

- Как дорога, друзья? Как добрались?

- Всё хорошо, Гусляр, живы-здоровы, ещё век проживём на зло ворогам и милость богам. Любо мне глядеть, как узелок судьбинушки нас снова свёл, – отвечал ему самый высокий, усаживаясь за стол. Увидев Стеньку, он изменил выражение лица, но подал руку в знак приветствия. – И тебя, Стенька Оправский… Ой, прости, всё время забываю, что ты не имеешь права носить эту фамилию. И тебя, Стенька Редеборский, видеть рад.

Пожав ему руку, последний спокойно ответил:

- И мне приятно видеть тебя, Крысобой. Слухи ходили, будто тебя медведь задрал, но прежде в зад отымел. А теперь глазами своими вижу, что враньё это всё: не задрал он тебя.

Крысобой нахмурился ещё сильнее. Всем вдруг показалось, что он кинется первым, но тот сдержался и спокойно ответил Стеньке:

- Да и про тебя кое-какие слухи ходят. Якобы на копьё вражье напоролся…

- Да враньё это всё, ребята. Остыньте, – вмешался Элежко, чувствуя напряжение.

- … жопой! – не обращая внимание на слова Гусляра, резко бросил Крысобой.

Он и Стенька одновременно вскочили, опрокинув стулья, и уже были готовы накинуться друг на друга. Детина и Гусляр, не долго думая, оттащили забияк, но те рвались в драку с завидным упорством, кидаясь друг в друга страшными ругательствами, пока не вмешался Дживан.

- Стенька! Лука! Чёрт вас подери! Кончайте! Гренька, Элежко, успокойте их, не то прикажу всех выпороть!

- Кто старое помянет – тому глаз вон, – пытался замять ситуацию Гусляр. – Тише, тише. Шеи поломать друг другу ещё успеете, а у нас дело.

- Государевой важности! – поддакнул Гренька, которого друзья именовали Детиной.

Наконец драчуны успокоились и расселись по разным концам стола. К Луке подсел Детина, а к Стеньке Гусляр. Не то что бы отряд Дживана дружил между собой именно в таком порядке. Нет, они сели так, чтобы вовремя умерить пыл забияк, если те вознамерятся всё-таки набить друг другу морды.

Вскоре девушки принесли ещё пива и горячих мясных блюд. Элежко в приподнятом настроении успел даже разговориться с одной из них. Через мгновение, он уже тискал её в своих объятиях, усадив на колени.

- Так, что за дела такие государевой важности? – кинув грозный взгляд в сторону Луки, спросил Стенька у Дживана.

- Сначала поедим. Дела потом, – коротко ответил командир.

Уже изрядно охмелев, от очередной кружки, Гренька и Элежко вместе затянули:

 

Как в приречье, в превысоком

Увидал младец коня. Ой,

Вороного, с гривой длинной,

Что пасётся у ручья.

 

Загорелись очи страстно,

У лихого молодца. Ой,

Захотелось оседлать вмиг

Воронецкого коня.

 

После песни прежняя нервозность улетучилась сама собой, Крысобой и Стенька улыбались друзьям и даже тихо подпевали. Серьёзным и абсолютно трезвым оставался лишь Дживан. Он терпеливо ждал, пока его молодцы, вдоволь напевшись и остыв, будут готовы его выслушать. Наконец, дождавшись момента, когда песня утихнет, он начал:

- Итак. Я лично вызвал вас сюда, в Редебор, по приказу боярина нашего.

- Так чего ж ему вдруг захотелось видеть нас? – первым не выдержал Крысобой.

- Да-да, вот и меня это интересует, – подхватил Гусляр. – Никак намедни до меня слухи дошли, что на севере войнушка намечается. Мол, Радимир боярина ниврейского усмирять собирается. Неужто и Пересмысла ждёт такая же судьбинушка?

- Типун тебе на язык, Элежко! Не ровен час, как до ушей господина дойдёт, – приподняв со стула своё огромное богатырское тело, Гренька сплюнул куда-то в бок.

- Детинка прав, – в полном спокойствии молвил их командир. – Не стоит паниковать раньше времени, особенно, не услышав того, что я вам сейчас скажу.

Компания пододвинулась ближе, внимательно вслушиваясь в слова Горыныча. Элежко и Гренька даже затаили дыхание.

- Боярин наш, Пересмысл, в дела княжьи не влезает, лишь бы Радимир в его не лез. Подать по-прежнему идти в казну будет. Но в сложившейся ситуации, пока драчка с боярином Нивреи затевается, князю нашему лояльность нужно будет доказать, но зад ему лобызать Пересмысл не собирается.

- Ага, как же, – усмехнулся Гусляр и ударил по струнам. По комнате переливающейся волной пронесся аккорд, извлечённый из гуслей.

- И чего теперь? Пусть на драчку ту отряд отправит, поддержать так сказать князя-то, – произнёс Крысобой. – И лояльность докажет, и задницу лизать не надобно будет.

- Дурак ты, Лука! – с кривой миной ответил ему Дживан. – Вроде умный, а в политике не шаришь.

- Лояльность, политика… Енто чегой такое? И как с ней тягаться? Не пойму я ничего, – почесал затылок Гренька.

- А ты слушай – может поумнеешь, – перебил его командир. – И чего я вам всё разжёвываю? Ваше дело – приказы выполнять.

- Да не сердись на нас, Дживан. Объясни всё нормально, того глядишь и Детина поймёт.

- Хрен с вами, – махнул рукой командир. Затем, одним махом осушив кружку с пивом и вытерев рукавом пену с усов, продолжил. – Не дурак Пересмысл на драчку против братьев своих целый отряд отправлять, и супротив князя идти не желает – и правильно, на мой взгляд, делает. А хитрость тут вот в чём: месяц назад Радимир по всему княжеству гонцов отправлять начал с посланием люду простому, мол, хочется ему в столице, в Вышеграде значить, школу для кривичей открыть, – Лука и Гренька переглянулись. Элежко не пошевелился, а Стенька скривил лицо. – Мол, кривичи такой же люд, как и ровничи.

- Вот те на! Наш князь сильно головушкой о трон ударился что ли? – наконец, вмешался Стенька Редеборский. – Правильно супротив него бояре встали: не бывать такому, чтобы кривич ровничу запанибрата был.

- Тебе-то хорошо так говорить – ты и Элежко ровничи, – вмешался Гренька, – а мы с Лукой из простых вышедшие. Нелюди, как кряжники,[1] что ли?

- Крестьяне должны землю пахать да дань платить. Нечего по школам им шляться!

- Тихо! – скомандовал Дживан. – Если хочешь знать, Стенька, то и я из кривичей вышел, но дорогу к такой жизни я кровью своей отплатил, – Стенька замолчал, но лицо его, окрасившееся в красный цвет, говорило о том, что он недоволен.

- Ну и что с того, что Радимир для кривичей-то школу открывать собрался? – спросил Крысобой.

- А то, что прав Стенька: крестьяне должны землю пахать, да дружину боярскую припасами снабжать – пращурами нашими сей порядок установлен был. Кто Радимир такой, чтобы традиции наши, значить, изменять?

- Так крестьяне пашуть, сеють да взращивають, оброк плотють, значить, барщину отрабатывать – всё по-прежнему. А кривичи что, нелюди какие? – снова вмешался в разговор Гренька-Детина. – Мы ведь и силой не обделены, а кое-кто и даже умом, – он посмотрел на Луку. – Прально, грю вам, Радимир делает: знаеть князь наш светлый, как силушку-то богатырскую, магницей взращенную, с умом использовать. Да ты, Дживан, вспомни, ведь именно я в двенадцать лет спас боярского сынишку-то от разъярённого медведя – кривич спас, не ровнич!

- И за то самое награду получил. Ага, помним, – ответил ему командир. – Но что, если все кривичи побросают земли свои и на службу пойдут? Кто сеять, пахать будет? От кого оброка дождёшься?

- От кого, от кого – от крестьян обычных! Сам знаешь, как на них магница-то действует. Так что не боись, никуда не убегуть, они всегда были и будуть. Это я тебе говорю, сын крестьянский.

- Дурак ты, Гренька, не понимаешь. Маги уже давно просчитали, что тындынция, мать её ети, – ругнулся Элежко, – на рост идёт. Мол, кривичей с каждым годом всё больше рождается. Имьюнтитет какой-то там на магницу растёт.

- Да и чёрт с ней, с этим проклятущим порошком. Приказ есть приказ, – снова взял слово Дживан.

- Так приказ-то какой? – хором спросили опричники.

- Так вы ж мне молвить не даёте, профессора затраханные! Умники нашлись, слова какие знають: тындынция, имьюнтитет! Так, слушай меня внимательно. Лояльность боярин князю показать следующим образом велит: неделю назад, значить, из войска радимирого богатырь сбежал – крупная шишка там, воеводы навроде, но точно не скажу. Слинял, говорять, из-за каких-то там дворцовых ентриг прямиком в наши края, где-то на севере в  Вышедолье, говорять, ошивается. А так, как шишка крупная, а не какой-то там солдатишко, забодай его комар, князь за него живого, и только живого, большую награду обещаеть. Ну, Пересмысл возьми и придумай, что, схватив его и обратно к князю воротив, без посыла отрядов на войну лояльность завоюеть.

- Ага, теперь понятно, зачем боярину его бывшие опричники понадобились! – вскрикнул Крысобой.

- Как в старые добрые времена! – подхватил его Гусляр и тут же опрокинул в глотку очередную кружку.

- Да дадите вы мне до конца сказать-то? – прикрикнул командир. – После указа княжьего кривичам посланного, крестьяне подниматься стали. Слушок среди них родился, мол, надоть детишек своих кривичских собрать и в столицу отправить.

- А нам-то что?

- А вот что: вторым приказом Пересмысла, ентих детишек перехватить, в деревни воротить, а селян, кои думы такие носють, как следует наказать. Поняли?

- Поняли. Чего ж не понять-то? – ответил Элежко.

- Когда и куда задницы свои нам теперишто направить, господин командир? – спросил Дживана Лука.

- Послезавтра седлайте коней и на север, к устью речки Каменка, в деревушку под названием Красная житница. Там, слух прошёлся, будто селяне одного такого кривича отправлять на общинные деньги в столицу собираются, значить. Разузнайте, авось и правда, – на месте разберётесь. А там, глядишь, и про дезертира ентого проклятущего чего пронюхаете. Чует моя задница, там найдёте его. Вот двух зайцев и прихлопнете. Поняли?

- Угу, – дружно подтвердили опричники.

- А как ентого дезертира зовуть-то хоть? – спросил Элежко.

- Добрыней величают, кажись, а там – хрен его знает. Сейчас гуляйте смело, завтра отдыхайте, потом за дело беритесь. Токмо не подведите! А мне пора. Дела важные.

- Прощай, Дживан.

Все дружно ударили по столу кружками, и, когда Дживан скрылся за дверью, веселье продолжилось.

---